Неточные совпадения
На дне их текли ручьи, росла густая
зелень, в которой
утопал глаз.
Затверживаешь узор ближайших созвездий, смотришь на переливы этих
зеленых, синих, кровавых огней, потом взгляд
утонет в розовой пучине Млечного Пути.
Европейские дачи, деревеньки, берега — все
тонет в
зелени; везде густая трава и пальмы.
Ни одного цельного цвета, красного, желтого,
зеленого: все смесь, нежные, смягченные
тоны того, другого или третьего.
Зеленый, спавший в одной комнате со мной, не успел улечься и уснул быстро, как будто
утонул.
Земля все больше проступает из-под
зелени своей чернотой, в небе господствуют холодные
тоны…
По мере того как одна сторона
зеленого дуба темнеет и впадает в коричневый
тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими, в воде вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке в высокой швейцарской шляпе и серой куртке сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
Серый свет зарождающегося утра заглянул из-за спущенных штор в комнату больного, но был еще слишком слаб и робок для того, чтобы сконфузить мигавшую под
зеленым абажуром свечу. Бахарев снова лежал спокойно, а Абрамовна, опершись рукою о кресло, тихо, усыпляющим
тоном, ворчала ему...
Где-то далеко-далеко, за линией железной дороги, за какими-то черными крышами и тонкими черными стволами деревьев, низко, над темной землей, в которой глаз не видит, а точно чувствует могучий
зеленый весенний
тон, рдеет алым золотом, прорезавшись сквозь сизую мглу, узкая, длинная полоска поздней зари.
Все общество сидело за большим
зеленым столом. Вихров постарался поместиться рядом с Заминым. До его прихода беседой, видимо, владел художник Рагуза. Малоросс ли он был, или поляк, — Вихров еще недоумевал, но только сразу же в акценте его речи и в
тоне его голоса ему послышалось что-то неприятное и противное.
В полузакрытых глазах набоба вспыхнул чувственный огонек, и он посмотрел долгим и пристальным взглядом на свою собеседницу, точно стараясь припомнить что-то. Эта девчонка положительно раздражала его своим самоуверенным
тоном, который делал ее такой пикантной, как те редкие растения, которые являются каким-то исключением в среде прочей
зеленой братии.
Лес покрывал все кругом сплошным
зеленым ковром, который в некоторых местах точно был починен новыми квадратными заплатами более светлых
тонов.
Май уж на исходе. В этот год он как-то особенно тепел и радошен; деревья давно оделись густою
зеленью, которая не успела еще утратить свою яркость и приобрести летние тусклые
тоны. В воздухе, однако ж, слышится еще весенняя свежесть; реки еще через край полны воды, а земля хранит еще свою плодотворную влажность на благо и крепость всякому злаку растущему.
Сад и огород тоже обнесены высоким забором, с гвоздями по гребню, за ним — сад монастыря; в густой
зелени старых лип
тонут голубые главы двух маленьких монастырских церквей — зимней и летней.
Я боялся за Пепку, именно боялся за его настроение, которое могло испортить общий
тон. Но он оказался на высоте задачи. Ничего театрального и деланого. Я его еще никогда не видал таким простым. Немного резала глаза только
зеленая веточка, пришпиленная, как у всех добровольцев, к шапке. Около Пепки уже юлил какой-то доброволец из отставных солдат, заглядывавший ему в лицо и повторявший без всякого повода...
Темная
зелень хвои сливалась в необыкновенную гармонию с искрившейся белизной снежных покровов, создавая неувядавшую гармонию красок и
тонов, особенно рядом с мертвыми остовами осин, берез и черемух, которые так жалко таращили свои набухавшие голые ветви.
Рюмин (смотрит на всех и странно, тихо смеется). Да, я знаю: это мертвые слова, как осенние листья… Я говорю их так, по привычке… не знаю зачем… может быть потому, что осень настала… С той поры, как я увидел море — в моей душе звучит, не умолкая, задумчивый шум
зеленых волн, и в этой музыке
тонут все слова людей… точно капли дождя в море…
Узкая, едва заметная тропинка извивалась по болоту; по обеим сторонам ее расстилались, по-видимому, зеленеющие луга; но горе проезжему, который, пленясь их наружностию, решился бы съехать в сторону с грязной и беспокойной дороги: под этой обманчивой
зеленой оболочкою скрывалась смерть, и один неосторожный шаг на эту бездонную трясину подвергал проезжего неминуемой гибели; увязнув раз, он не мог бы уже без помощи других выбраться на твердое место: с каждым новым усилием погружался бы все глубже и, продолжая
тонуть понемногу, испытал бы на себе все мучения медленных казней, придуманных бесчеловечием и жестокостию людей.
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень,
тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
Утонувши в них, хозяин надел еще ситцевую курточку с большим зубчатым воротником и с золотой звездой на спине, разноцветные чулки и
зеленые башмаки…
Ида знала эту доску, знала, что за нею несколько выше скоро выдвинется другая, потом третья, и каждая будет выдвигаться одна после другой, и каждая будет, то целыми
тонами, то полутонами светлей нижней, и, наконец, на самом верху, вслед за полосами, подобными прозрачнейшему розовому крепу, на мгновение сверкнет самая странная — белая, словно стальная пружина, только что нагретая в белокалильном пламени, и когда она явится, то все эти доски вдруг сдвинутся, как легкие дощечки
зеленых жалюзи в окне опочивального покоя, и плотно закроются двери в небо.
Лес, бесконечный лес выстилал горы, точно они были покрыты дорогим, мохнатым темно-зеленым ковром, который в ногах ложился темными складками, и блестел на вершинах светло-зелеными и желтоватыми
тонами, делаясь на горизонте темно-синим.
Как изображу я вам, наконец, этих блестящих чиновных кавалеров, веселых и солидных, юношей и степенных, радостных и прилично туманных, курящих в антрактах между танцами в маленькой отдаленной
зеленой комнате трубку и не курящих в антрактах трубки, — кавалеров, имевших на себе, от первого до последнего, приличный чин и фамилию, — кавалеров, глубоко проникнутых чувством изящного и чувством собственного достоинства; кавалеров, говорящих большею частию на французском языке с дамами, а если на русском, то выражениями самого высокого
тона, комплиментами и глубокими фразами, — кавалеров, разве только в трубочной позволявших себе некоторые любезные отступления от языка высшего
тона, некоторые фразы дружеской и любезной короткости, вроде таких, например: «что, дескать, ты, такой-сякой, Петька, славно польку откалывал», или: «что, дескать, ты, такой-сякой, Вася, пришпандорил-таки свою дамочку, как хотел».
Свернул я в лес, выбрал место, сел. Удаляются голоса детей,
тонет смех в густой
зелени леса, вздыхает лес. Белки скрипят надо мной, щур поёт. Хочу обнять душой всё, что знаю и слышал за последние дни, а оно слилось в радугу, обнимает меня и влечёт в своё тихое волнение, наполняет душу; безгранично растёт она, и забыл я, потерял себя в лёгком облаке безгласных дум.
С горки, от здания окружного суда, вид на город почти необыкновенный, в смысле «настоящей» Европы: широкий пруд окаймлен гранитной набережной; в глубине его
тонут в густой
зелени дачи; прямо — красивый собор, направо — массивное здание классической гимназии, налево — целый ряд зданий с колоннадами — это помещение горного управления.
Не отвечая, девушка взяла шкатулку, положила ее на стол и опрокинула нетерпеливым движением, почти сейчас же раскаявшись в этом, так как, одновременно с глухим стуком дерева, скатерть вспыхнула огнем алмазного слоя, карбункулов, жемчугов и опалов.
Зеленые глаза изумрудов перекатились сверху и
утонули в радужном, белоснежном блеске; большинство были алмазы.
Еще оставшиеся кое-где местами
зеленые ветки причудливо перемешаны с осенними
тонами, то светло-лимонными, то палевыми, то оранжевыми, то розовыми и кровавыми, переходящими изредка в цвета лиловый и пурпурный.
Вся она
тонет в
зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах...
Что может быть лучше этих бледных акварельных
тонов северной
зелени, этих мягких, ласкающих линий и контуров, этого бледно-голубого неба?
«Убьют!» — подумал губернатор, складывая письмо. Вспомнился на миг рабочий Егор с его сизыми завитками и
утонул в чем-то бесформенном и огромном, как ночь. Мыслей не было, ни возражений, ни согласия. Он стоял у холодной печки — горела лампа на столе за
зеленым матерчатым зонтиком — где-то далеко играла дочь Зизи на рояле — лаял губернаторшин мопс, которого, очевидно, дразнили — лампа горела. Лампа горела.
Тут он, утомленный, задыхающийся, разваливался на густой сыроватой траве и
утопал в ней; только его маленький веснушчатый носик поднимался над
зеленой поверхностью.
Маленький захолустный городишко уже спал. Не было прохожих на улице. Где-то недалеко за забором лаяла лениво, от нечего делать, собака. Сгущались прозрачные,
зеленые, апрельские сумерки; небо на западе было нежно-зеленое, и в голых ветках деревьев уже чувствовался могучий темно-зеленый весенний
тон.
Тетя Полли не успела еще снять с себя в передней свой темно-зеленый шелковый ватошник, как уже давала
тон и направление.
Эта лагуна, окруженная со всех сторон, представляет собой превосходную тихую гавань или рейд, в глубине которого,
утопая весь в
зелени и сверкая под лучами заходящего солнца красно-золотистым блеском своих выглядывавших из-за могучей листвы белых хижин и красных зданий набережной, приютился маленький Гонолулу, главный город и столица Гавайского королевства на Сандвичевых островах.
Тонут дома в
зелени яблонных, вишневых и грушевых садов, а кругом города ни лесинки — степь, голая степь.
В воздухе пахло гарью. Вегетационный период кончился, и чем больше расцвечивались лиственные деревья в яркие осенние
тона, тем резче на фоне их выступали ель и пихта своей темно-зеленой хвоей. Лес начинал сквозить и все больше и больше осыпал листву на землю.
Гостиная статского советника Шарамыкина окутана приятным полумраком. Большая бронзовая лампа с
зеленым абажуром красит в
зелень à la «украинская ночь» стены, мебель, лица… Изредка в потухающем камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение заливает лица цветом пожарного зарева; но это не портит общей световой гармонии. Общий
тон, как говорят художники, выдержан.
Оштукатуренный в белый цвет, с черепичной крышей и ободранной трубой, он весь
утонул в
зелени шелковиц, акаций и тополей, посаженных дедами и прадедами теперешних хозяев.
«Это верно, да! Конечно, одежды будут яркие. Блеклые, усталые
тона платьев, годные для буржуазных гостиных, в этих огромных залах сменятся снова одеждами ярко-красочными, как одежды крестьян, дающие такие чудесные пятна на фоне
зеленого луга или леса».
— Положи диадему с маленьким диском и богиню Ма на лоб, а большой диск укрепи на груди, чтобы лучи его
утопали и местами бы вырывались из-под складок туники. Надень светло-зеленого цвета тунику или цвета зреющей вишни на солнце… Вишневый цвет тебе, кажется, больше будет идти в этом уборе… Жрец Ма всегда имеет посох из вишни…
Чистое дело марш! — закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из-за них, наддал со страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на
зеленя́, еще злей наддал другой раз по грязным
зеленям,
утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем.
В темной
зелени этих садов совсем
тонут небольшие беленькие домики, прилепленные, как гнезда стрижей, один выше другого по обоим склонам верха.